Справедливость силы
Власов Ю.П.
Оглавление
Вступление
Чемпионат первый (1959).
Чемпионат второй (1960)
Чемпионат третий (1961)
Чемпионат четвёртый (1962)
Чемпионат пятый (1963)
Чемпионат шестой (1964)
Говорить то, что думаешь
Цена жизни
Сразу после неудачи в зале "Шибюйя" ко мне смутной догадкой
пришла мысль о том, что здесь, в Токио, все несколько сложнее, чем просто
проигрыш одного спортсмена другому. После двадцати лет "консервирования" (я был
начисто исключен из общественной жизни, а печататься мог с огромными
трудностями) я на сей счет просветился окончательно. Нет, я не преувеличиваю
значение спортивных событий. Просто на моей судьбе отразились характерные
особенности того времени. Формально - я проиграл в Токио Жаботинскому. В
действительности же - не устоял в столкновении с системой. Сколько я успел
вынести к тому времени ("консервирование" будет после)! Такой груз неприязни,
ненависти, скрытой травли и противодействия тащил на себе - куда уж штанге до
него!
Жаботинский являлся всего лишь олицетворением, символом
того мира, то бишь той системы, чего он, кстати, не понимает и доныне. Именно с
такой радостью и поспешностью меня отодвигали потом отовсюду, дабы забыть,
исказить мое прошлое (занятие привычное: напрочь стереть память). Свое отношение
к тем событиям я впервые высказал в интервью для журнала "Юность" в октябре 1988
года-в эпоху коллективного прозрения.
Тогда все было гораздо сложнее: я не принадлежал себе, я
был профессионалом. Именно это право государства (спортивного клуба и
Госкомспорта СССР) на мою силу, которую я уступал за определенную месячную
плату, и порождало все конфликты. Лицемерный статус любительства делал нас,
спортсменов, бесправными. И в самом деле, ведь мы любители. Кто нас неволил? Нет
силы, недоволен - уходи.
Я не принадлежал себе и не мог с этим мириться. Какие бы
принципы ни декларировались, я был всего лишь вещью - пусть живой, но вещью. И
отстаивание своих прав или прав товарищей вызывало клевету и злобу аппарата.
Однако заткнуть мне рот представлялось делом не столь легким. Я носил
единственный в своем роде титул "самого сильного человека в мире", и носил, надо
сказать, с честью. Вся надежда моих хозяев по спорту (и не только по спорту)
возлагалась на соперника, хотя бы равного по силе. Лишь он был в состоянии
развенчать меня - и тогда эти люди получали возможность сводить со мной счеты по
всем направлениям.
Я редко срабатывался с начальством. Это не только
настоящие трутни, но в большинстве своем и разрушители нашей жизни. И как бы по
чьей-то великой росписи - неподсудные, не ответственные за преступления перед
нами. Это как бы существа, рожденные вовсе не от земных людей,- бездушные,
высокомерно-лживые и поразительно жалкие, ничтожные без своих регалий и званий.
Да, я неуживчив, но, согласитесь, сложно быть уживчивым с
теми, кто едва ли не всех и не все попирает и, за малым исключением,
рассматривает свою должность как феодальное право распоряжаться людьми. Какой
страшный след они оставили (и оставляют) на нашей земле...
Мне претит роль человека страдающего, заслуживающего
жалости. Как умел, подавлял в себе слабость...
Хорошо, когда в желтую кофту
душа от осмотров укутана!
Если бы желтая кофта действительно уберегала от осмотров!
Нет, не убережет. Человек настолько хрупок, настолько уязвим, что даже при самых
совершенных законах его легко сломать, затравить, оболгать, загнать в ловушку, а
после выставить безумцем. Но ведь сумасшедший дом - это расправа,
замаскированная смертная казнь, даже хуже.
Однажды старшая дочь сказала мне:
- Ты не мужчина.
- Почему?- Я был искренне озадачен.
- А потому: ты - доверчивый. Это не мужское качество. Мне
казалось, я ослышался. Ведь по существу это от того же гонения на честность. Но
от кого я услышал! Вот тебе и общность крови...
Искренность, вера, честность...
Сколько же гонений на честность! И со всех сторон.
Нервная система профессионала-атлета, рискующего и
здоровьем, и жизнью ради высоких результатов и побед, должна быть очень
выносливой. Изнурительные (я бы назвал их беспощадными) нагрузки на многие годы,
порой целую жизнь, опасные травмы, отказ от большинства земных радостей,
выступления по многу часов в поединках без всякой жалости к себе, а также
осознание того, что после ухода из спорта ты не будешь обеспечен,- все это
требует исключительно крепкой нервной системы; иначе не устоять, не пройти и
ничтожной части пути. Хотя борьба на уровне высочайших результатов и неизбежно
закаляет. Атлет из первых - это прежде всего человек могучей нервной
организации, поистине образец волевой надежности.
Большой спорт разрушал меня. Но он же, закалив, наделил
определенной силой сопротивления, верой в себя, умением сносить боль и удары
судьбы. Без его суровой школы вряд ли выдержал бы выпавшее на мою долю. Верил:
людям нужна правда, которую я вплавляю в строки своих книг, и еще - любовь к
жизни, неподатливость злу в самых невыносимых условиях существования.
Я был несгибаем до тех пор, пока с середины 70-х годов не
решил писать в стол. Обстановка убедила: слово правды, даже просто честное
воссоздание жизни в данных условиях исключено, более того - чревато опасными, а
нередко роковыми последствиями.
Только одна книга "Особый район Китая" досталась таким
перенапряжением, что вспомнить жутко! Одно непрерывное насилие... Лгать,
приспосабливаться?.. Нет, я решил писать, наотрез отказываясь от любой условной
правды, от уступки даже на четверть правды. А это дозволяла работа только в
стол. Зарабатывал на хлеб поденным литературным трудом, ничем не проявляя себя
как писатель. Свою главную работу, дело жизни я ломил в тайне от всех. Любая
неосторожность - и тогда тюрьма или "психушка"...
Не сразу приспособился к подобной жизни и понес чудовищное
нервное напряжение. Писать и не провалиться, настоящая жизнь в подполье: ведь
никто не должен был догадываться об этой работе, истинном направлении моей
жизни.
Следовало зарабатывать, а на заработанные средства писать
без выходных и каких-либо перерывов на отдых. Так, с 1976 по 1985 год я вообще
не выезжал из дома, опасаясь помимо прочего оставлять архив, то бишь крамольные
рукописи. А как же горько, обидно нести образы своих книг, находки, законченные
рукописи и никому об этом не говорить! И еще - сомнения в том, что вещи,
возможно, не удаются, не удались: нельзя проверить их публикациями. От этого и
вовсе было горько тянуть дни. Огромный пресс: ломятся плечи, но нести надо,
иначе не могу...
Я убедился: человек способен приноровиться к самым
невероятным физическим нагрузкам. Главное в срыве здоровья - нервная
изношенность, нервная напряженность, удары по нервной системе.
Меня почти не печатали. С огромным трудом удавалось
протаскивать книги о спорте - в другом качестве меня "тормозили" почти сразу,
намертво.
Сколько же раз я прибегал к цитированию (даже в этой
книге), чтобы защитить свои мысли, чтобы, прикрываясь цитатами, развить
собственные идеи. Без цитат "основоположников" это было совершенно невозможно.
Это проклятое иносказание (им перенасыщены три первые
части этой книги)! Через отвлеченные рассуждения, не имеющие прямой связи с
повествованием, стараешься высказать свои мысли, убеждения. А это так утяжеляет
рукопись! Разве это литература! Думаешь не о решении задач искусства, а о том,
как бы протиснуть мысль, и насыщаешь действие множеством ненужных ходов. Но куда
деваться? Надо было принимать игру и по таким правилам.
Я задыхался, пытаясь вырваться к читателю, и разбивался о
незримую стену. Любая из моих немногочисленных книг - это мучительнейшее,
надрывное протаскивание каждого слова. Я не испытывал радости: книга выходила
оскопленной, изуродованной. Но даже эти книги-калеки издавались с великим
трудом. Не будь "Особого района Китая" (эта книга несколько раз переиздавалась),
жить мне последние одиннадцать лет было бы не на что, а впереди теснились годы
тяжких болезней. Спортивную стипендию я потерял, едва прекратив выступления,-
сразу, без промедления, да еще с постыднейшими оскорблениями, публичной
процедурой поношения. За все сквитались...
Я писал, а книги гибли, не пробиваясь к читателю. Подобное
душевное состояние никак нельзя назвать естественным. Совершенно отсутствовали
удовлетворение и радость, было насильственное равновесие, принудительное
приведение всех чувств к согласованности. И эти постоянные спутники: тревога,
напряжение, временами страх... Как результат - резкое ухудшение здоровья в 1978
году. К этому физическому развалу издержки большого спорта не имели никакого
отношения. Операции на позвоночнике случились и того позже, настолько внезапно,
что можно сказать - грянули.
К 1979 году я был живой труп. И лишь мысль-протрезвление
(я погибну, уступив злу, тому самому, против которого пытаюсь подняться своими
книгами) переродила меня. Это был сложный, долгий, но неудержимый процесс
обновления. Я пересмотрел все основы отношения к злу, месту человека в обществе,
создав новую для себя систему поведения. Это дало возможность организовать
борьбу за возрождение здоровья, возродить его, пережить мощные удары судьбы и не
потерять литературу, а обратиться к ней сильным и уверенным в себе и правоте
дела.
Справедливость силы...
За познание я заплатил физическим распадом, равным гибели.
Не только работать - жить уже было невмоготу.
"Иногда мне казалось: лучше быть кирпичом, чем человеком.
Кирпич всегда среди себе подобных, он выполняет свое назначение и не чувствует
ровно ничего. Стоит зимой и летом, не страдает от жары, не страдает от холода, и
никто не терзает его...> Добавлю: и его никто не может предать - ни друзья, ни
близкие. Никто!.. Признаться, существенное достоинство.
Ни одно сколько-нибудь значительное дело невозможно без
обеспечения, так сказать, с тыла. Без крепкой семьи, любви и преданности родных
людей сложно держать шаг к цели и не задохнуться.
Меня никогда, ни в каких обстоятельствах не сдерживали -
речь идет о годах в большом спорте. Даже тогда, когда я брел по черте
предельного риска (увы, не только в спорте). За мной холодно, с любопытством
наблюдали: выживу или свалюсь.
Не свалился.
Я ощущал фальшь, пустоту, но понять - откуда - не мог.
Верно, можно предать человека, но дело? Оно ведь не только
в нас. Что наши жизни на пути к цели, которая свята?!
Именно ради этого я жил, и прочее не имело значения:
достаток, успех, болезни... Впрочем, я так окреп - болезни отпадали одна за
другой. Как солнечны слова Стивенсона - автора славной книги "Остров сокровищ":
"Но мне по-прежнему знакома радость. Радость, имеющая тысячи лиц".
Все верно, ведь конец - это всегда начало. Именно так:
конец - начало новой жизни. Умей терять, умей не бояться всех и любых начал
новой жизни.
А после, как бы в подкрепление и в награду, наступило
время и для свободного слова. Гласность...
Сколько же раз я разматывал прошлое, приглядывался к
разорванным нитям когда-то полнокровных живых связей. Нет, не жалел о прошлом -
каким другим оно могло быть в те годы... Старался держать верный шаг - вот и
весь я. Случалось, спотыкался, оступался, но шаг держал, не изменял смыслу
движения, наращивал убежденность.
Нить за нитью перебирал оборванные, иссохшие, уже почти
чужие связи. Нет в них искренности, а главное - единомыслия. Чем упорнее я шел,
тем более одиноким становился. Нити отношений истлевали и рвались.
Раздумывая о спорте, испытывал горечь. Я не посторонний
спорту. Я вложил в него не только любовь - поставил на ребро жизнь... А сколько
сделал для раскрепощения спорта! Первым в стране стал писать о нем как о
профессии опасной и тяжкой. Тогда это была совершенно недозволенная тема. Ярлык
пришлепывали в момент - и уже вся жизнь наперекос. Писал о том, что было
абсолютно неведомо обществу: об изнанке и подноготной рекордов, олимпийских
побед, славы... Тогда, на исходе 50-х и в начале 60-х годов, я выступил против
неуважения к спортивному труду, отношения к спортсменам как людям второго сорта,
неспособным в силу умственной ограниченности ни к какой иной работе, кроме самой
примитивной - мускульной. Я говорил о необходимости страхования этого труда,
пенсионного обеспечения. Коли существует большой спорт - пусть относятся к нему
как миру, где люди сгорают и разрушают себя в считанные годы. Я вступал в
конфликт с чиновничеством, сосущим спорт, то бишь жизни людей.
А скольким же ребятам я просто помог!
И никогда ни слова признательности - стена отчуждения. И
если бы только отчуждения - ожидание нового удара, все оттуда же - из
сверкающего мира спорта.
Я достаточно закален. Не жил с этим ощущением обиды, оно
постепенно исчезало. Его нет во мне и не было как постоянного живого чувства,
определяющего поведение.
Разве можно жить, травя себя злом, тем более требуя от
него справедливости?.. Надо идти. Остальное не имеет значения. Для людей, но не
для крыс.
Как же кусаются крысы! Такая крыса нередко может выступать
почти в твоем обличье - и лгать на тебя, желать твоей гибели, подталкивать к
ней. Ведь у крыс высшая ценность - квадратные метры площади, вещи,- словом,
имущество.
И они кусают!
Господи, как же трудно заживают раны!
И как трудно устоять!
И как тогда зловеще одиночество!
И все равно - идти. И навсегда избавиться от такой химеры,
как благодарность тебе. Ее не бывает. От осознания этого только выиграешь.
Всегда ждать нового испытания. Лишь в этом случае жизнь не свалит, будешь идти.
Нет людей. Понимаете крик тысячедневных мук?
Душа не хочет немая идти, а сказать кому?
Со временем во мне сложилось убеждение - есть гордость
избранного пути. Ничто не имеет значения: ни оскорбления, ни глумление, ни
клевета, ни даже измена родных, ни извращение ими смысла твоего дела и предание
его публичному осмеянию. Шаг ни на мгновение не ослабевает...
Ошибки, падения, горе, катастрофы...
Сколько раз движение вело в глухой тупик, а жизнь ради
этого движения превращалась в глухое замкнутое пространство! Сколько же раз
приходилось все начинать сызнова! И это все из того же принципа - ждать нового
испытания, в рост встречать - и продолжать идти, и не бояться крушений.
С того часа, как я узнал эти строки, читая исповедь
протопопа Аввакума, питаюсь неисчерпаемой живительностью их:
"- Долго ли мука сея, протопоп, будет?
- Марковна, до самыя до смерти!"
Протопоп говорил это в утешение жене. Оскорбления, голод,
побои, ссылки, публичные унижения - чего только годами не переносил во имя
негасимой для него идеи Аввакум, этот совершенно беззащитный перед всем миром
человек: ни средств, ни поражающей воображение физической силы, ни вооруженной
рати, ни даже обыкновенного дома, да что там дома - угла. Ничего - лишь одно:
слово. Неукротимое слово веры! "Да не забвению предано будет дело... Управи ум
мой и утверди сердце мое приготовитися на творение добрых дел..."
Без физических нагрузок (и довольно значительных) не
воспитаешь человека крепким и выносливым, а ему, этому человеку, не сохранить в
будущем здоровье. Современный город, объем школьного учения, вся дневная
нагрузка требуют противопоставления физической закаленностью. В данных условиях
существования (не столь редко это можно назвать и "выживанием") человек вынужден
обращаться к тренировкам (как единственно действенному средству), дабы выдержать
натиск среды, забот и труда.
Для долгой и здоровой жизни занятия спортом важны в той же
мере, что и разумное питание (естественно, при соблюдении режима). Однако я
знавал людей весьма преклонных лет: они курили, даже выпивали.
Их долголетие я относил исключительно к природно крепкому
здоровью, генетически обеспеченному. Но однажды я услышал от девяностолетнего
человека (он, кстати, женат на далеко не старой женщине) слова, которые, я
думаю, отчасти высветили существо долголетия. Старик - а его трудно назвать
стариком,- суховатый и прямой мужчина с умным, пытливым взглядом, сказал тогда:
"Мне очень приятно жить". Я услышал и окаменел. Сколько же в этом смысла! Да
ведь именно здесь объяснение долголетия одних людей и, наоборот, болезней и
преждевременного угасания других.
Если человек находится в обстановке, которая не угнетает
его, ему по душе дом, люди, которые его окружают, и он с удовольствием (а не с
тревогой и напряжением) встречает каждый день, он будет долго жить, если не
долго - все равно выберет свои годы, не рухнет на подходе к истинно зрелым
летам.
"Счастлив тот, кто счастлив у себя дома",- написал
Толстой, уже прожив долгую жизнь. Как это мало и как вселенски много!
Целый мир радостей, больших и малых,- нет без них пульса
жизни.
Можно перешагнуть через горе, беды, потрясения, если с
тобой мир любви и радостей.
Радость могут принести (и приносят) и физические нагрузки,
тренировки. Но не сразу, не в одночасье. На первых порах (может быть, на это
уйдет полгода или год) понуждать себя к занятиям непросто, какая уж тут отрада,
когда приходится истязать себя бегом или поднятием тяжестей. Но, когда к
человеку приходят выносливость, сила, ловкость, тогда сами занятия начинают
приносить ему удовольствие. И чем выше тренированность, тем выраженное это
чувство. Именно оно, а не только сознание необходимости и полезности физических
нагрузок привязывает к тренировкам. Человек испытывает удовлетворение от
владения своим телом, освобождается от слабостей, двигательных ограничений,
присущих дряблости, крепнет его уверенность в себе, жизнь приоткрывается с
новой, неизвестной стороны.
Время и воля нужны, чтобы прорваться к силе, выносливости,
закаленности.
За этим преодолением уже не только избавление от болезней
и немощи, но и наслаждение работой, которая делает тебя совершенней и
неутомимей; много дел становятся доступными, возрастает ширина и глубина охвата
жизни, меняется само качество жизни.
Справедливость силы...
Накопление силы, удовлетворение от физического обновления
для некоторых молодых людей превращается в самоцель. Необходима подстройка этого
влечения. Это - и воспитательная работа тренера, и отношение родителей, и вся
мораль общества: не могут слепая сила, животная мощь и выносливость являться
первостепенным достоинством, тем более содержанием жизни. Не могут заменять
главные ценности жизни ни мускулы-шары, ни безупречное владение приемами
рукопашного боя, ни иные какие-то сверхкачества. Молодости с ее динамичностью
нравится власть над людьми (над мнимой заурядностью), которую дают сила и умение
ею распоряжаться. Не меньшую власть над молодым сознанием имеет хвастливое
чувство превосходства мускулов, их внушительное и по-своему грозное развитие -
это сразу ставит юношу над сверстниками, наделяет все той же мнимой
исключительностью.
В общем, это свойственно людям. Не одна привязанность к
технике, искусству управляет будущим инженером, поэтом или артистом. Если
честолюбие не отрывается от реальностей, не смыкается с маниакально-тщеславным
чувством единственности своего дарования, в нем нет ничего ущербного. Но
возведение силы в абсолют, в верховного распорядителя отношений между людьми
неизбежно калечит личность, дает простор сорным и опасным чертам характера,
обрекает на умственную и душевную ограниченность. Ценность такого человека для
общества - весьма скромная, ибо он способен лишь к самой примитивной работе;
отсюда неизбежность столкновения высоких амбиций с невысокой стоимостью
действительных способностей и возможностей.
За культом героев Олимпийских игр-тысячелетние традиции.
Здесь нет передержек: человек в спортивной борьбе выявляет те черты характера,
которые не могут не вызывать восхищения,- волю, презрение к риску и болям,
преодоление трудностей; большинство из них не по плечу обычным людям. Какая же
убедительная демонстрация превосходства над любым из смертных, что за сила,
ловкость, неутомимость!
Демонстрация превосходства для довольно существенной части
молодых людей оказывается самым притягательным, определяющим в спорте. Что
естественно: ведь спорт и есть соревнование. Но рука об руку с этим чувством
поспешают другие, кровные братья его - агрессивность, утверждение кулаком и
насилием своего "я", своей исключительности и, конечно же, самовлюбленность,
самолюбование.
Спорт - это обязательность соперничества, а стало быть,
воспитание воли, умение прорываться к победам через риск и трудности, но всегда
и во всем здесь непременно есть, пусть в зачаточном состоянии, чувство
превосходства. Оно-из необходимости силой и выносливостью подавлять соперников,
то самое ощущение исключительности.
Присутствие данных черт характера прослеживается у всех
великих и невеликих чемпионов, и часто в явственно-гомерических дозах, когда уже
и от самих побед разит... разит и мутит. Для людей несложившихся, а в большом
спорте, как это ни прискорбно,- в подавляющем большинстве случаев выступают
именно такие, это неизбежно оборачивается сужением интересов, обеднением
личности, а в соответствующих условиях и вырождением. Немало я встречал подобных
суперменов с самыми громкими именами, зализанных почтительностью газет,
подобострастием публики, суперменов с сознанием вседозволенности (закон для них
- это прописи для "заурядностей" и "ничтожеств", разных там "доходяг",
"очкариков"...).
Не надо забывать и о том, что существует и популярность,
основанная на откровенном невежестве. Есть кумиры черной силы, кумиры невежества
и грубых примитивных чувств.
Спорт соединяет в себе два начала, которые находятся в
непрерывном борении: воспитательное, созидающее и разрушительное, низменное,
тяготеющее к животному. Животное всегда имеет преимущество в этом противоборстве
- оно от более древней основы человека, от инстинктов, от бережения прежде всего
себя и подавления других.
Ведь древняя поговорка греков "В здоровом теле - здоровый
дух" переведена неточно. На деле она звучит так: "Надо молить богов, чтобы в
здоровом теле был здоровый дух". Это уже совсем другой смысл!
Сила сама по себе не означает нравственного и духовного
здоровья. Ее качество будет прямым образом зависеть от воспитания. Что будет
заложено в человеке, то и станет воспроизводить сила.
Спорт - могучее средство здорового воспитания и не менее
действенное средство разложения личности.
Без понимания этого вряд ли можно определить верное
направление спортивного движения, характер отношения к нему всего того, что
формирует нашу мораль.
Знание, культура, любовь к труду - вот то скальное
основание, которое должно подпирать спорт. Должно... Но в определенных условиях
животные качества - звериная энергия, правота кулака, всеядность как выражение
философии побед во что бы то ни стало и любой ценой (победителя не судят,
победитель всегда прав и привлекателен)- становятся частью морали общества.
В нынешнее время возвеличивания героизма большого спорта,
общего преклонения перед его идолами, гипнотического влияния на массы (выражаясь
языком сталинской эпохи), особенно на молодежь, воспитательная функция спорта
дает трещину (да что там трещину - пропасть!), открывая поистине безбрежный
простор прославлению мускулов и физического превосходства над обычными людьми.
Доказательства такого рода еще более ядовиты из-за тотальной поддержки
государством большого спорта. Хотят эти люди или не хотят, но животная мощь,
физическое подавление одного человека другим, преобладание грубой силы над
духом, чувствами самого высокого порядка уже занимают ведущее место в морали
общества. Извечные ценности, добытые и добываемые упорной работой мысли, горьким
опытом поколений и целых государств, и прежде всего искусство (обращение к душе
как высочайшей святыне, смыслу всех деяний рода "гомо сапиенс"), а также разум,
творящий мысль, уважение труда, созидание через добро тускнеют, смахивают на
уродцев, достойных лишь снисхождения. Сужается круг культуры духовной -
расширяется замах животных инстинктов, как определяющий живучесть общества. Это
тоже, разумеется, культура, новая культура. Ее подпирают своя музыка, свой язык,
свои духовные ценности и свои пророки.
Против кого эта сила и энергия инстинктов - какой мир,
какие ценности они утверждают, что за ними? Выражением каких процессов в
обществе они являются?..
Засилье, насилие - что за зловещие производные от слова
<сила"...
Тень крысиного ложится на землю...
Из торжества красоты, мужества, дружбы, уважения
соперничества спорт на ступенях высшего развития вырождается в разрушителя
человеческих ценностей. Эта программно-погребальная функция как большого, так и
подражающего ему обычного спорта искажает такие духовные начала, как душа,
презрение к наживе, творчество, добро, справедливость, любовь, жертвенность.
Нечто утробно-грубое, роботное надавливает необъятной пятой на человечество.
Вонь и смрад невежества, нетерпимости, всеядности, собственничества и жестокости
отравляют кровь и дыхание. Люди-крысы ничего не дают справедливой жизни. Они
жиреют на равнодушии, злобе, боли и неправде. Всё себе на прокорм и про запас. И
даже любовь к женщине у них крысиная: взять и ничего не отдать, ничем не
поступиться. Они, кстати, и не верят в любовь как бескорыетяет-честь, долг-Для
крыс это иероглифы, закрытые для чтения.
И еще раз вспомним Толстого (запись эта была сделана
незадолго до смерти, так сказать, итог всей жизни): <Человек признает себя
Богом, он прав, потому что Бог есть в нем; сознает себя свиньей, и он тоже прав,
потому что свинья есть в нем. Но он жестоко ошибается, когда сознает свою свинью
Богом".
Все непонятное и отличное от себя род крысиных старается
опошлить и разрушить. И эта их работа везде: и в обществе, и в семье.
Примитивность и самодовольство присваивают и осваивают
жизнь. Блаженны нищие духом.
А спорт? Ослепительное свечение и бряцание олимпийских
наград. Рев и буйство стадионов. Кумиры с надутыми мускулами и пустыми глазами.
Огромный механизм машин государственного и общественного возвеличивания силы и
мощи - наркотическая притягательность титулов, медалей, поклонений... твоей
единственности...
Не случайны побоища на стадионах - люди схватывают из
спорта именно его звериное, оставаясь совершенно невосприимчивыми ко всему
прочему. Не случайны такие убого-позорные явления, как спортивные школы, где
воспитывают из детей лишь штангистов, лишь прыгунов, лишь гимнастов (и во всех
без исключения - не дерзость ума, пытливость, самостоятельность, а послушание).
Не случайна и народная любовь к победам подобного рода - это уже отравление и
отравленные. Не случайно и почитание победителей вне их других достоинств. Да
будь победитель трижды негодяй и ничтожество, но ведь он выпекает золотые медали
- и уже молитесь на него, подражайте. У каждого общества свои идеалы и свои
герои.
Смысл дней - разум, творчество, созидающая работа,
верность справедливости, поклонение истине и утверждение добра. Не могут, не
должны и не смеют инстинкты от силы, превосходства мускулов менять масштаб
ценностей в жизни.
Сила заявила о себе как о кумире жизни. И как ей не
поклоняться, если, в свою очередь, сила государства стирала каждого в прах. Этой
силе подыгрывает и сила мышц. В новой морали она устанавливает истинный масштаб
ценностей.
Нет юности и молодости без идеалов (к прискорбию, от них
весьма свободны так называемые зрелые годы). И когда в эти мечты, образы
незаметно укладывается представление о физической мощи как об идеале жизни, едва
ли не о смысле бытия,- это уже вырождение. Нет и не может быть отрицания спорта
- это нелепо, глупо. Однако недопустима и такая его роль, такое значение, когда
неизбежен размен коренных человеческих ценностей на инстинкты, а с ними и
размывание опорных понятий жизни. Спорт в любом его масштабе тогда служит
обществу, когда выполняет подчиненную роль в системе общественных и моральных
отношений.
Нынешняя эпоха в спорте воспитывает, зовет к совершенству,
так или иначе благотворно сказывается на каждом. Но она же, непрерывно расширяя
границы своих владений, урезает пространство других ценностей жизни. Без
понимания двуликой природы спорта нельзя и дальше относиться безучастно,
бездумно к такому феномену, как большой спорт.
Мир вокруг - вечная природа, любовь, продвижение к цели в
научном поиске, искусство и достоинство честного труда. Разве это изжило себя,
утратило смысл? Разве все чувства замыкаются лишь на деньгах, карьере, насыщении
животного? Разве достойно исступленное почитание славы, погоня за ней во что бы
то ни стало, пусть ценой любых потерь: за счет разрушения здоровья, благополучия
близких?
Цена жизни... Естественно, каждый волен распоряжаться
своей жизнью, и все же...
За что класть жизнь, ради каких идеалов? В спорте гибнут
на склонах неприступных гор, в океанских просторах, на ринге, даже в
рискованно-обыденных тренировках и, само собой, в различного рода трюках за
определенную плату.
Жажда подвига - в крови человека. Но ведь складывают
голову и в столкновениях с врагом, защищая Родину, справедливость, женщину,
преодолевая насилие догм и мертвящую одинаковость, серость существования.
Какова же цена саморазрушения, риска и даже гибели в
спорте? Цена подвига...
А если нет подвига, если жизнь выше всех этих подлогов? Я
не оговорился, в спорте высших результатов, на мой взгляд, происходит подлог тех
целей, во имя которых оправданы риск и саморазрушение. Вокруг предостаточно
того, ради чего приходится поступаться здоровьем и жизнью.
Конечно, риск присутствует и в обычной жизни, как и
саморазрушение (часто, к сожалению, вынужденное): автомобильная и авиационная
катастрофы, ошибка врача, да и просто несчастный случай. Однако все круче, все
охватней берет свое риск очевидный, сознательный. Риск жизнью единственно ради
славы и денег. Причем слава и деньги чаще всего выступают общим понятием,
почетно прикрытым наградами и разного рода титулами. Процент людей, согласных на
это, невелик, его и не углядишь на бумаге. Но суть в том, что эти люди, рискуя
собой, являются примером для массовых подражаний, входят своим поведением,
обликом, моралью в плоть и кровь поколений юных.
Ради чего риск, это безудержное разбазаривание энергии и
здоровья? Какой предстает цена жизни? Кому нужно обесценивание и
обесчеловечивание жизни? Что выражают и отражают дробление, измельчание смысла
нашего бытия?..
Достижения искусства и науки по своей природе требуют от
своего создателя всех сил и в конечном итоге жизни. И люди отдают ее. Их
творения, открытия, труд становятся движением вперед всего человечества,
облегчают, украшают жизнь едва ли не каждого из нас. Иное же отношение к
истинным ценностям прежде всего свидетельствует о коренном неблагополучии в
обществе, выражением чего и является невысокая стоимость жизни. А спорт -
золотые, серебряные медали, ордена, почет... Спорт часто красит несправедливо
устроенную жизнь в розово-благостные тона.
"Камни месить человеческой красотой..."
Жизнь семимильными шагами стремится к фальшиво-бездушным,
торгашеским идеалам. В крови таких свершений - ради славы, побед, различных форм
превосходства над всеми - отрава. Весь большой спорт - уже продукт
купли-продажи, уничтожение человека и человеческого именем наживы, истребления в
себе доброго и достойного. Да и столкновение там, на высших витках силы и прочих
совершенств, жестоко и бескомпромиссно. Жизнь усекается, гнется на опасный
предел, а что взамен?..
Жизнь подставляет людям лживые и ложные идеалы. За
лозунгами спортивной красоты, здоровья, силы происходит дробление ценностей,
подменяется высокая устремленность к добру, чистоте, расширению границ разума
бешенством и неразборчивостью побед, за которыми мишура лозунгов, голая нажива,
низменные страсти. Это все так смыкается с окопно-ущербным представлением бытия,
когда весь мир зрится враждебным, его надо покорять - топтать, брать и покорять.
Прогресс. Святость движения вперед.
Поневоле приходят на память слова Герцена: "Если прогресс
- цель, то для кого мы работаем? Кто этот Молох, который по мере приближения к
нему тружеников вместо награды пятится назад и в утешение изнуренным и
обреченным на гибель толпам (разумеется, ради движения вперед.-Ю. В.), которые
ему кричат: morituri te salutant,- только и умеет ответить горькою насмешкою,
что после их смерти все будет прекрасно на земле..."
В том-то и дело, что и после смерти не одного, а многих
поколений все предстает далеко не прекрасным, а даже наоборот, иногда
значительно хуже.
От Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, Достоевского, Владимира
Соловьева, Чехова, Булгакова - преклонение перед человеком, яростная рубка
зарослей предрассудков, непримиримость к насилию, надругательствам во имя ложных
представлений, расчистка путей к душе - вся упорная, кроваво-жертвенная работа
поколений, биение мысли и совести, надежды всех и каждого... Освобождение души.
Душа без оков. Свет души. Отрицание насилия.
Да разве не являются все наши падения (тот самый "период
застоя"), дикости пыток и расправ именно результатом возвеличивания и
преобладания фактора экономического, материального, под пятой которого все
должно уминаться, в том числе и душа, и прежде всего ее стержень - совесть?
Разве не служит доказательством нашего крушения в достижении всяческих благ
пренебрежение человеческим в человеке? Разве не возлагалась на машины, трактора
и заводы роль воспитателей душ? Разве душа не есть самостоятельная ценность,
пренебрежение которой способно обречь на провал не только реформы, но и
революцию?!
Любое социальное, общественное и всякое иное движение
обречено на провал, если смыслом его не является человек и человеческое. Сами по
себе не могут существовать раздельно экономическая и духовная потребность
общества. В центре любого движения, претендующего на прогрессивность,
созидательность, прежде всего должны стоять человек и человеческое. Любые
несправедливости, насилия над человеком и человеческим непременно отзовутся
крахом экономическим с неизбежным распадом нравов и морали. И везде, во всем и
всегда (с завидным постоянством) - унижения; это безжалостное измалывание души,
своеобразная дрессировка на отказ от здравого смысла, достоинства, права на
уважение. Униженность существования: всегда втянутая в плечи голова, взгляд под
ноги и хлыст беспощадных слов... Унижение на каждом шагу, необходимость везде и
всегда просить, просить... Об этой России Борис Пильняк писал как о
"хамодержавии". Участь твоя - безмолвно, но с максимальным экономическим
эффектом ложиться под шаг движения ("истории"). Ты ничтожен, твое назначение
быть средством, только средством.
Люди не смеют высказать и доли тех мыслей, которые рождает
разум. Сдавленная мысль! Мысли, умерщвляемые во чреве. Ведь мысли и чувства -
это все, это - созидающая сила Вселенной.
Нигде общество, его правящая сила не должна проявлять
столько безупречной чистоты и правдивости, сколько в бережении человека и
человеческого. Малейшая фальшь здесь непременно даст знать о себе во всех
процентах выпуска тракторов, машин, специалистов... В этом, казалось бы,
загрубелом и сугубо материальном мире, пораженном пороками неверия, упадком
культуры (особенно классической), бьется очень трепетное ощущение совести. Ни
ложь, ни посулы рая, ни прямое разложение взятками, должностными преступлениями,
ни развращение водкой и неизбывными, как день и ночь, тяготами жизни - ничто не
остудило этот нерв совести и боли за справедливость. Над горем, обманом,
надрывным существованием, безвременными болезнями и смертями возвышается
израненная душа человеческая. Ничто не способно уврачевать ее.
"Березка беленькая, как свеча тоненькая..."
Всякое забвение справедливости, чести, достоинства и
уважения человека уже предполагает гибель любого экономического поворота, любых
самых правильных реформ. Разве насаждение казенной культуры, глумление над
традициями души, честью (унизительность всевыщупывающих анкет, делящих людей на
категории чистоты, степени доверия) не привели к одичанию душ? Разве душа -
постыдное понятие, вымысел литературы, попов или меланхоличных дамочек? Разве не
бездушие привело наше общество к краю пропасти? Суть этого шествия к бездне не в
искажении передовой философии разного рода невеждами, вульгаризаторами,
насильниками, не в грубых просчетах того или иного толка, а в пренебрежении
человеком и человеческим, возведении в абсолют насилия как главного средства
достижения цели. Отсюда и отношение к человеку только как средству. Произошло
великое пренебрежение человеческим. Надо терпеть - и молчать, терпеть - и
молчать. Давление чувств и оскорбленного разума, давление от необходимости
терпеть, сносить, молчать - это давление жгуче нарастает, оно уже сродни
духовному (и душевному) самосожжению.
Ты - и договор с жизнью, условие на условную жизнь и
условную правду. Своего рода общественный договор...
Ложь и фальшь делали каждый миг убийственным для души - и
планы рухнули (планы на волокно, заводы, трубы, грамотность...), не дали того,
что от них ждали, потому что лозунги, параграфы догм не в состоянии заменить
душу. Человеческое отказалось существовать в чащобе голых цифр, подменах смысла,
окриках, обращении на угрозах: всегда и во всем - это страх расправы,
продолжение все того же насилия, освященного принципами учения. Человеку
уготована одна роль - быть строительным материалом. Зачем душа, если можно
обходиться одним послушанием, а совесть разменять на притворство всех степеней
или камень молчания? Главное же - научиться терпеть, сносить любые унижения. В
этом гражданский долг, смысл всех обучений в школах и университетах, смысл
искусства и самой природы - терпеть и молчать...
Быть только средством-вот назначение любой жизни и тайна
рождения любого. И это дает жутковатый эффект: нет такого извечного понятия, как
"стыд"- основа морали. Вместо него есть понятие "сколько". И при определенной
цене уже нет стыда - есть бесстыдство. Весь вопрос лишь в цене... Та же
купля-продажа.
Нет людей.
Понимаете крик тысячедневных мук?
Не могут сталь, чугун, бетон, моторы воплощать человека.
Чтобы строить новые отношения, надо прежде всего не наступать на сердце сапогом
лжедолга, лжепатриотизма...
Душа не хочет немая
идти, а сказать кому?
Человеку, который ощущает себя лишь орудием государства,
наносится глубокий нравственный, духовный ущерб. Впрочем, реакция у разных людей
на это неоднозначна: с одной стороны, появился новый тип человека -
человек-крыса (продукт естественного приспособления), неуязвимый в своем
безразличии; но с другой - остаются все же такие, которые никак не могут
отказаться от роскоши иметь душу.
Не может быть душа ременным придатком экономики,
эпохальных преобразовательных планов. Душа - всегда самое важное, она - смысл и
цель бытия. Материальную значимость ее стараются не замечать то ли по
невежеству, то ли по умыслу. Ведь душа неуловима, ее не измеришь, не взвесишь,
зато она отлично (но не всегда надежно) ограждается тюремными решетками и
карающими приговорами -"презрением трудящихся".
И это точно: под каждым могильным холмиком не прах
человека, а душа.
Общество, которое не научится беречь свою культуру, не
вырвет детей из цемента бездушия школ, не покончит с издевательским,
пренебрежительным отношением к делам и вере пращуров; общество, которое не в
состоянии заметить у людей душу и осознать, что нельзя топтать ее,- обречено на
варварство. Никакая развитая экономика, послушная наука послушных академий,
форумы различных организаций, тем более Олимпийские игры, не в состоянии
обеспечить такому обществу здоровье и процветание. Все извращения недавней нашей
истории, вся та убогость существования били (и всегда будут бить) прежде всего
по человеку и человеческому. Опасно это не замечать или отметать как нечто
метафизическое, лишенное реальных связей с жизнью и вообще противное духу
передовых идей.
В речи на митинге Фидель Кастро заявил (Правда, 1983, 16
ноября): "Никакое преступление не может быть совершено во имя свободы и
революции".
Никакое.
Как с этим "никакое" обстояло на Кубе, судить не беремся:
не можем знать. А вот у нас преступления совершались именем государства и
народа: во имя революции и ради свободы - массовые избиения, массовая
безнаказанность, возведенные в доблесть.
Это - история насилия, обожествления и превращения его в
норму жизни, плоть и естество жизни; своего рода обыкновенность задавленности,
неправды и смирения перед неправдой, даже веры в неправду.
Именно поэтому любые возвращения к правде, жизни по
совести и справедливости вызывают сопротивление, и не только бюрократов, но и
заметной части народа, об отдельных чертах которого с такой определенностью
высказался в свое время Михаил Булгаков: "страшные черты".
В первые десятилетия после Октябрьской революции эти
"черты" получили исключительно благоприятные условия для своего развития. Это
итог превращения насилия в естественное состояние общества. В этом задушенном
состоянии, состоянии постоянной недомолвленности, постоянного расчета на каждое
слово, жизни в неправде и боли под именем правды и счастья прямая речь уже не
кажется, а представляется недозволенностью, едва ли не оскорблением. Она
оказывается дерзостью для людей, привыкших к существованию, образно
определяемому как холопство по убеждению, ибо отлучение от самостоятельного
мышления уже создает поколения нравственно ущербных, ведет к потере великих
национальных качеств, измельчанию, оскудению душ.
Для определенной части народа становится выгодна жизнь при
насилии и под насилием. Те силы, которые служили и готовы служить насилию,
покорны лишь одной истине: верить, не разумея, иконно - и чтобы на коленях перед
ней, этой силой.
Это они, порождение той силы, диктовали нам правила морали
(понемногу пытаются диктовать и поныне). Да-да, это они, которые не доросли до
понимания самых простых и непреложных истин человеческой морали (повторю очень
дорогие мне слова, которые уже приводились в книге): "Правда и состоит в том,
дабы говорить то, что думаешь, даже если заблуждаешься", "Нужно повиноваться
истине, а не большинству".
Сказано это было Бальдассаре Кастильоне еще в XVI веке.
Эти истины еще раз прозвучали из уст Достоевского три века
спустя: "Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше
всего, а потому надо желать одной правды, искать ее, несмотря на все выгоды,
которые мы можем потерять из-за нее, и даже несмотря на все те преследования и
гонения, которые мы можем получить из-за нее..."
А те, кто обосновал свои насилия теорией, называя ее самой
передовой, убивали и заблуждавшихся, и незаблуждавшихся, но самостоятельно
мыслящих, не гнувших спину. На трупоедстве взошла их сила. Их заслуги перед
миром насилия поистине неохватны.
Террор оперся на подлоги по всем направлениям (и в
невиданных масштабах) и, конечно же, на обман. Террор призвал в союзники
невежество, неразвитость и вообще черное в людях ("страшные черты"). Ум,
культура, самостоятельность принимались за чуждость и, следовательно, за
враждебность.
Право на выживание было одно - отдать душу. Нетерпимость,
жестокость, грубость становились нервом нового общества. Проще всего сохранить
жизнь - не иметь душу. По данному принципу и происходило замещение людей в
"хамодержавии". Шибко пошло в рост все сорное и ядовитое.
"Березка беленькая, как свеча тоненькая..."
Перед уходом из Ясной Поляны Лев Толстой заносит в
записную книжку: "Разве можно улучшить жизнь, продолжая жить дурно?"
Вот и ответ-ключ к разгадке причин нашего рокового шествия
к краю пропасти среди победных процентов выпуска тракторов, турбин,
специалистов... Нельзя дурным созидать хорошее. Не может из любого признания
дурного, обращения к дурному (якобы во имя святости конечной цели) произрасти
хорошее. Не могут хорошее и светлое увенчать дурное. Непонимание этого, более
того - обращение к злу, как якобы к кратчайшему (и неизбежному) средству
достижения цели, и привело к разрухе и запустению в душах и, как следствие, ко
всем провалам математически (научно) выверенных "этапов и планов". Это еще раз
доказало, что и сама наука (кстати, не только гуманитарная), если лишена
человеческого, в отрыве от человеческого (и довольствуется своей сытостью и
своей защищенностью),- антиобщественна, опасна и разрушительна.
Человек, признание его высшей ценности - та твердыня,
отрицание которой всегда будет оборачиваться жесточайшими катастрофами как в
жизни отдельных людей, так и в жизни целых обществ. На судьбах обществ это
скажется быстрее и глубже, разрушительней, ибо эта жизнь великого собрания людей
не обладает гибкостью и подвижностью жизни отдельного человека.
И случилось то, что не могло не случиться,- умерщвление
душ. Не у всех и не окончательно, но достаточно всеохватно и емко - до самого
дна. Так что стало возможным топтать могилы отцов и дедов... "Березка беленькая,
как свеча тоненькая..."
Я был убежден (и сохраняю это убеждение и поныне), что
сила, если она не от силы духа или силы сопротивления,- достоинство для рабов,
ибо только раба смирит сила и для раба она будет божеством.
С другой стороны, сила нужна, даже просто необходима,
чтобы утверждать и отстаивать определенные ценности, если угодно - высшие
духовные ценности. Она должна укреплять и вести по жизни, охранять жизнь
создателя всего высшего и прекрасного - человека.
Но силе, которая утверждает только самое себя, я всегда
желаю поражения и краха.
И еще. Бернард Шоу говорил:
"Человек, пишущий о себе и своем времени,- единственный
пишущий о всех людях и о всех временах".
1978-1979. 1987-1989 годы
Всего 8 страниц << < 6 7 8
Опубликовано 30.08.2011
